Пробы и ошибки истории учреждения коммунистического способа производства

Отклик на мнение о разгоне большевистским ВЦИКом меньшевистско-эсеровского Учредительного собрания 06(19).01.1918 г.

Для того чтобы верно, т. е. марксистски, понимать, определять и выражать всякий (особенно, социальный) предмет, этот предмет должен всегда вызывать у марксиста двойственное чувство. Ведь чувство человеческое соответствует (должно соответствовать) понятию, а понятие – предмету. О раздвоении чувств личности здесь речь, конечно, не пойдёт, поскольку спецификой марксизма выступает объективность, сам предмет, а не психологические наклонности и изыски субъекта и не внешние характеристики последнего.

Предмет же, согласно диалектической логике марксизма, действительно, имеет двойственный характер, поскольку он функционирующий, т. е. выражается своей собственной функцией, сам есть своя функция. А всякая функция – потому и функция, что она, как известно, прежде всего, двойственна – своим значением от (и) своего аргумента. Таков он всякий предмет! Этим функциональным (диалектическим) раздвоением Маркс и определял “всё понимание фактов”. И Энгельс (а потом и другие коммунисты) пояснял двойственное понимание фактов в своих исследованиях (см. его оконченные и намеченные мысли в фундаментальных трудах, Анти-Дюринг и Диалектика природы).

Основные функциональные факты социальной диалектики следующие:

Продукт труда (как вещественная функция общественного обмена) – в стоимости и потребительной стоимости,

Производство (как функция непосредственного процесса производства, так и функция способа производства) – в производственных отношениях и производительных силах,

Рабочая сила (как личная, так и коллективная функция потенциального труда) – в психической и физической способностях, потребности производить определённые, потребные себе и другим, изделия, продукты труда.

Труд (в целом, во всяком функциональном человеческом приложении) – в его идеально абстрактном и материально конкретном выражениях – во всех его ипостасях, основные, из которых, здесь и перечислены.

*

На этих основаниях марксистского учения, т. е. согласно этого, многим известного, марксистского диалектического (функционального) метода, утвердившего эти, также известные многим, диалектические открытия (ведь предмет и метод суть одно и то же), попробуем раскрыть и наше “двойственное чувство” по отношению к тем январским событиям 1918 г. Определим те места в тех событиях, ставшие камнями преткновения на пути коммунистической революции.

Учредительный манифест (функция, процесс выработки и учреждения социально-основополагающего документа новых производственных отношений, конституции) – в идейных интересах (соответственно, власти) учреждающего класса и классовом составе учредителей.

Буржуазная власть (функция товарного производства) – в частной собственности на материальные, идеальные и действующие (технолого-управляющие, функциональные) средства производства и классово разделённом взаимодействии частных собственников, определяемом буржуазно-капиталистической классовой доминантой.

Советская власть (функция гармонизации общественного воспроизводства) – в советской, т. е. в совещательной, научно организованной социальной структуре воспроизводства и советующимися коммунарами в самоуправляемых производственных (и непроизводственных: экономических, научных, культурных и др. общественно необходимых) коллективах. Другими словами, советская власть – это научно структурированная политическая организация воспроизводства народа, выполняемая самоуправляемыми производственными (и непроизводственными) коллективами, коммунами. Советская власть – это коммунизм.

Обязанностью Учредительного собрания было учредить уже декларированную Октябрьским переворотом, в результате разгрома и изгнания буржуазного Временного правительства, Советскую власть. Т. е. нужно было выработать такие социальные инструменты, чтобы реализовать: фабрики – рабочим, землю – крестьянам, мир – народам, власть – Советам.

*

Однако то, о чём интуитивно радел рабочий народ и ленинская большевистская партия, вовсе не было понятно интеллигентскому составу Учредительного собрания, представленному, в основном, меньшевиками и эсерами. Советская власть представлялась им неупорядоченным, хаотическим развалом страны. Мол, как это будет весь необразованный, “лаптем щи хлебавший”, суеверный народ России “совещаться” о том, что хорошо, а что ему не по нраву?

Рабочей партии большевиков это тоже было непонятно. Высшим пониманием всеобщего самоуправления народа был для них демократический централизм: демократически избранные властные органы с коллективным контролем, снизу, народных избранников. И они (большевики) надеялись, что образованные, интеллигентные народные радетели, каковыми представлялись до падения царизма и Временного правительства меньшевики и эсеры, будут вынуждены перед лицом совершившегося факта победы рабочих и солдат над буржуазией выработать упорядоченные положения о Советской власти.

Однако спесивости и трусливой самоуверенности “революционным” интеллигентам не у кого было занимать. И они, не много сумняшеся, просто, отбросили рассмотрение вопроса о Советской власти с повестки дня Учредительного собрания. Следовательно, они оставляли власть тем, кто этой власти “достоин”, т. е. им самим, интеллигентам-управленцам. Этим они рушили весь революционный энтузиазм России, всё, к чему стремились большевики и саму марксистскую идеологию РСДРП(б), если бы большевистская компартия согласилась участвовать с ними в коалиции. Выбора у большевиков не было, а сила еще оставалась: меньшевики и эсеры были устранены от общественного становления и управления. Учредительное собрание было распущено, не состоявшись, ленинская партия взяла на себя всю полноту власти и ответственность за будущее страны. И принялась устанавливать “Советскую власть” во “всея Руси”: фабрики – рабочим, земля – крестьянам – в форме… демократического централизма. Не тут-то было.

Со всей страны потянулись “ходоки” к Ленину (едва оправившегося от пули обиженных им эсеров) со слёзными просьбами, снять с рабочих и крестьян эту непомерную для их “необразованных голов” власть и прислать в управление грамотных “спецов”. Угроза власти Советов теперь пришла снизу.

Но вскоре выход, казалось, был найден: рядом с грамотным и образованным командиром ставился менее образованный, но из рабочего народа (и с большей полнотой власти), напичканный марксистско-ленинскими цитатами комиссар – шла развязанная буржуазией гражданская война. Командир, и комиссар, в конце концов, находили между собой общий язык, поскольку был еще и “ревком” (с немалыми полномочиями) – тот самый “контроль снизу”. Таким образом, распущенное Учредительное собрание, уже в образе большевиков, как бы продолжало учреждать Советскую власть – практически, в условиях войны (демократическим, отметим, централизмом).

С победой Красной армии над белогвардейцами “военный коммунизм” не только не был отменён, но и фактически спас страну от послевоенной разрухи, подняв высокую дисциплинированность и сознательность лавинно приумножающегося пролетариата. Но за самый короткий срок эта демоцентралистская Советская власть военного “коммунизма” стала давать заметные сбои.

Если в быстро развивающемся промышленном производстве успешно насаждалась ужесточавшая централизм государственно-монополистическая система иерархического управления, в купе с подчинёнными отраслевыми комиссариатами (читай: с подчинённым государству империализмом), то в сельском хозяйстве еще долго царил мелкотоварный уклад с, соответственно, примитивными орудиями труда. Это – два качественно отличных друг от друга способа производства. Мелкотоварный капитализм – ранний капитализм – требовал феодального прикрытия. И он нашел его в лице нового государства с его местными “Советами”, “комбедами”, “продотрядами”. Но воспринимал мелкотоварник такую власть с её “продразвёрсткой” - как и обычное помещичье ограбление – в штыки – лучше сгноить, чем даром отдать “бездельникам”.

Тогда, уже к тому времени укреплённая единоначалием, госмонополистическая (но формально демократическая и с контролем снизу, значительно, конечно, приуменьшенным), “Советская власть” объявила новую (со старыми империалистическими дырами) экономическую политику: свободное мелкотоварное предпринимательство под контролем большевиков (рабочих). Частная заинтересованность в результатах труда резко поползла вверх, а за ней потянулась и кулацкая монополизация бедняцких сельских хозяйств. Угроза реставрации империализма со стороны НЭПа и земледельческой отрасли никак не устраивала госмонополистическое правление СССР, и для дезорганизации кулацких мироедов была предпринята коллективизация сельского хозяйства, быстро превратившаяся в огосударствление земледелия с полностью подчинёнными интересам государства сельскохозяйственными предприятиями. В результате, полная пролетаризация населения с всеобщей, уравнительной системой зарплаты осуществилась по всей стране. Учредительное собрание как бы закончило свою работу, учредив своим государственно-монополистическим составом Сталинскую конституцию – власть государственной буржуазии и высшую фазу капиталистической формации, успешно просуществовавшую “в одной стране” более полувека и до сих пор вызывающую ностальгию у большой части населения на постсоветской территории.

*

Гадать сейчас о том, что было бы, если бы чего-нибудь не было, достаточно пустое занятие. Не было, как видим, у большевиков, изначально, главного – науки строения и построения коммунизма. Социально-научный дефицит внёс в сознание народа противоречивое раздвоение.

Грамотность же рабочего класса и всего советского народа, заданная первыми годами большевистского правления в целях всеобщей пролетаризации, резко взмыла на зависть мировым буржуазным адептам. Но именно эта высокая и широкая образованность трудящихся очень быстро и не менее широко раскрыла им глаза на обман государственными монополистами своего народа и народов мира своими, яко бы коммунистическими, устремлениями. В то же время, заложенные в идеях Октября марксистские принципы госмонополисты уже не могли волюнтаристски отменить. Если, например, с Третьим Интернационалом они кое-как разделались, то сам пролетарский интернациональный лозунг с герба не стёрли и писали его на лицевых уголках всех центральных газет и журналов. Коммунистические же октябрьские декларации, периодически муссируемые на насаждаемых “политзанятиях”, так или иначе, сохраняли в народе надежду на лучшее будущее, обеспечиваемое “родной партией”. Да и коммунистические проформы, типа “бригад (см. ниже) коммунистического труда” и “морального кодекса строителя коммунизма” эпизодически всплывали на свет божий красными транспарантами.

Эти “коммунистические” внушения и противная им действительность не только поддерживали социально производственный тонус в “преодолении недостатков”, оставленных “наследием капитализма”, но и ориентировали социальных учёных на поиски подлинно коммунистических путей социального развития. Сквозь рогатки цензуры гос-апологетов всё-таки просачивались исследования, подтверждающие реальность коммунистической Советской власти в форме коммунного самоуправления на научной общественной основе.

*

Некоторым может показаться парадоксальным тот факт, что наибольших успехов в исследовании принципов коммунистически структурированного самоуправления добились учёные педагоги, люди, оторванные от производственной практики. В то же время, ничего странного нет в том, что высшие социально научные достижения и были открыты в сфере всеобщего образования именно нашей страны – высшего уровня образования в мире (что до сих пор ни для кого не является секретом). Прежде всего, потому, что в сознание людей проникало марксистское учение, принципы которого на порядок объективнее западных прагматистских. И коммунистические лозунги никогда не отменявшиеся идеологами правящего, государственно монополистического класса СССР (для обеления собственного прагматизма), так или иначе, цепляли собой народное сознание.

Кроме того, изыски учёных в сфере образования представлялись правящим госмонополистам менее опасными для их устоев, нежели соответствующие исследования принципов самоуправления в производственной сфере. И на неё учёные системщики серьёзно посягать никогда не решались, за исключением исследований, вслед за западными психологами, чувственных “психологических” аспектов в малых – 5-10чел. – группах (бригадах).

Правда, ими были выполнены статистико-психологические систематизации не только чувственно-личностной коллективной совместимости по темпераментам лиц в малых группах (бригадах, в т. ч. и “коммунистического” труда и пр.), но и самих численных уровней психологического взаимоузнавания членов коллектива. Основной, как исторически сложившейся (род, артель, рота), так и оптимально работоспособной единицей коллектива определилась группа, сотенного количества её членов. Причиной этого выступает уже морфология человеческого мозга, которую мы здесь также выпускаем из рассмотрения, и принимаем как данную нам природой.

*

Заметим, что в сотенном коллективе все его члены не только взаимоузнаваемы, но и взаимопонимаемы. В то же время, такой коллектив подавляет значимость чувственно-личностных связей, заменяя их разумным отношением к совместной деятельности и к её результатам. Причём, все действия такой коллектив способен выполнять по определённой программе и в структуре, понятными всем. Кроме того, все специфические операции, выполняемые членами этого сотенного коллектива в едином процессе производства, относятся одна к другой как смежные, и они вполне могут быть квалифицированно поняты всеми его членами, вплоть до взаимозаменяемости.

Наоборот, если сделать основной коллектив, численностью много большим сотни, то он сразу же теряет свою объективную общность (психологическую взаимоузнаваемость его членов). Поэтому он немедленно распадается на чувственно-личностные малые группы (равновеликие, напр., семье). В них производственные, трудовые потребности отходят на второй план, уступая место межличностным чувственным привязанностям и фобиям (не особенно отличающихся от таковых в звериной стае). Такой, большой (не подразделённый на сотенные), коллектив объективно требует внешнего, лидерского подавления чувственных инстинктов самовыражения его членов.

*

Конечно, учёные педагоги, ближе всех других исследователей подошедшие к структурному коллективному самоуправлению, использовали в своей работе идеи и потребности учителей, а, естественно, не учеников. Каждый же педагог всегда ведёт, как правило, несколько классов и поэтому более тридцати человек в классе ему обучать затруднительно. Ведь и над ним довлеет та же узнаваемость подопечных. Поэтому количественный состав обучающихся коллективов складывался численно из менее сотенного (класс) и более сотенного (школа). Кроме того, в школе наличествует возрастная градация, никак не способствующая школьному структурированию, самоуправлению и, тем паче, взаимозаменяемости. К тому же, несмотря на то, что сотенные группы в школе всё же набирались, напр., 7-й класс, но и он разбивался по “тридцатникам”: “А”, “Б” и “В”, причём, вовсе не по алфавиту, а, как правило, по “чистоте”. Так, в 7-А попадали “беленькие”, с английским, в 7-Б – “чёрненькие”, с немецким, а уж в 7-В собирали “отпетых”; им назначался для изучения французский язык.

Несмотря на то, что в системе советского школьного образования, в целом, царствовало учительское единоначалие и, эпизодически, поднадзорный демократический централизм (в пионерских и комсомольских организациях), именно потребности всеобщего среднего образование стало вызывать к жизни коммунистические принципы. Причина была неожиданной: при всеобщем образовании ученики стали терять интерес к оценкам их успеваемости. Раз образование для всех, то и балльная система отсева неуспевающих тут ни при чём! Уровень среднего образования постепенно упал настолько, что уже не давал возможности успешно его получившим абитуриентам поступать в вузы без дополнительной подготовки репетиторами. Не заставила себя долго ждать и педагогическая коррупция.

*

Свои “баллы” успеваемости ученик должен проставлять себе сам! К такому революционному выводу пришли прогрессивные советские педагоги. А для такой самооценки успеваемости ученики должны работать над собой по такой общей, понятной всем системе, где учитель бы только подсказывал ученикам, а ученики бы учились сами, анализируя успехи друг друга в процессе коллективного освоения материала. И эта учебно-самоуправляемая система, начавши свой путь от К. Д. Ушинского, подхваченная Н. К. Крупской и А. С. Макаренко, получила достаточно прочное оформление в психолого-педагогических работах А. В. Петровского, Л. М. Фридмана и др., теоретически и экспериментально, но… уже на излёте госмонополизма СССР, и общего внедрения не обрела.

*

Поэтому, нереализовавшись, коммунистическое самоуправление не смогло воздействовать и на возросшее сознание рабочего класса, который прочно стоял в тупике своего социального развития, тщетно ожидая новых, нелживых (!) идей – сверху (и в то же время, недоумевая: зачем ему начальство?!).

Система производственного самоуправления, несмотря на усилия как официальных госмонополистических, так и “самиздатовских” коммунистических аналитиков, не найдя себе никакой поддержки, теперь осталась на задворках теории. И она лишь иногда выдвигается в форме демоцентралистской утопии, свойственной и левым, и правым адептам демократии (как буржуазной, так и рабочей).

*

Структурно-воспроизводственное построение коммунной производственной системы мне известно лишь из моих работ… Это построение выполнено в следующих этапах:

1. Диалектическая логика классиков марксизма и пред-марксизма. Тождество двойственных противоположностей и трёхмоментное воспроизводство.

2. Функциональная диалектика в двойственных координатах и качественные, тройственные фазы воспроизводства предмета. Дифференцированные моменты и воспроизводственная структура с обратными связями.

3. Трудовое воспроизводство в двойственных противоположностях и тройственных воспроизводственных фазах. Основные, тройственные средства производства, коллективная и общественная собственность на них. Тандемная – двухмоментная – социальная воспроизводственная ячейка и коммуна.

4. Социальное развитие в двойственной функции производственных отношений и производительных сил и тройственных переходов фаз способов производства тройственных формаций. Соответствие способов производства историческим эпохам.

5. Третья координата – общественная самоуправляемость. Тетраэдр самоуправляемого трудового воспроизводства. Производственные и непроизводственные, общественно необходимые, коммуны и их взаимосвязи, научно гармонизующие социальное воспроизводство.

Здесь показан путь к коммунистическому, самоуправляемому общественному воспроизводству и не рассматриваются капиталистический и рабовладельческий способы производства (эксплуататорских формаций). Это рассмотрение, например, частной собственности и общественных классов, также было выполнено – попутно.

Также, с помощью диалектического метода, были упорядочены уровни этапы развития коллектива, от аморфно-конгломератного до структурированно-коммунного, разработанные советскими учёными педагогами и другими социальными психологами.

Исследованы некоторые письменные источники рысическо-рысиюнской-этрусско-росиийской первобытнообщинной цивилизации по дешифровкам “неформальных” исследователей. Выполнена систематизация происхождения греческого и латинского алфавитов из их рысиюнской, крито-микенской основы.

Практически отброшены, за ненадобностью, исследования зарубежных, западных историков. В них археологические находки обязательно систематизируются в качестве принадлежности к эксплуататорским социумам. Первобытно-родовую цивилизацию западные исследователи игнорируют.

Большинство моих законченных разработок сведены в сайт. А несколько, из них, выполнено в форме брошюр.

*

В заключение отмечу, что прежде, чем учреждать систему нового, как большого, так и малого, социума, необходимо чётко представлять себе его воспроизводственный и самоуправляемый его цикл, происходящий в функциональных (диалектических) координатах. Также нельзя забывать категорическое требование Маркса: всегда исходить из требований производства, а не распределения и, уж конечно, не потребления продуктов труда. Прежде, чем распределять и потреблять, нужно произвести.

*

К первой серьёзной пробе пера в учреждении коммунистического движения следует отнести Манифест коммунистической партии, написанный Марксом и Энгельсом в 1848 г. Второй пробой выступил Учредительный манифест (“УМ”) международного товарищества рабочих, программный документ 1-го Интернационала, написанный Марксом в 1864 г. К третьей пробе следует отнести учреждение уже практического освобождения рабочего класса от эксплуатации, выполнить которое и предназначалось Учредительному собранию в январе 1918 г. принятием деклараций прав трудящегося и эксплуатируемого народа и перехода власти к Советам.

Эти рациональные “пробы” содержали также и серьёзные ошибки из-за осмысления рабочей власти исключительно через демократический централизм и из-за неразвитости науки о самоуправляемых системах, вообще, и о рабочем самоуправлении, в частности. Теперь же, пройдя еще и ошибки “советской власти” в госмонополизме, мы должны настроиться учреждать не эти неконкретные декларации личностных прав в массе, а коллективистскую, коммунную структуру научно освобождённого труда.

18.01. 2011. В. В. Предтеченский.